Альтернатива

О Харькове можно писать что угодно и сколько угодно. Однако замечу: вспомните хоть одну песню о нашем городе! Не получается? Вот и у меня тоже. Фильмы или книги о нем можно вытащить из памяти, но не с первой попытки.

Это город, через который все проезжали хоть раз, но мало кто из приезжих останавливался всерьез. Более 120 лет назад Чехов припечатал его в своей «Скучной истории»:

«— Не нравится мне Харьков,— говорю я.— Серо уж очень. Какой-то серый город.

— Да,  пожалуй... Некрасивый... Я ненадолго сюда... Мимоездом. Сегодня же уеду».

И попробуй отмойся от этой жестокой характеристики городу, вот уже три с половиной века не умеющему себя подать. А ведь если не полениться, выйти с привокзальной площади и медленно пройти пешком в сторону, то…

То окажется, что архитектура здесь вполне столичная, расстояния почти московские, люди достаточно цивилизованные (шпаны, правда, хватает, да где её нет?)… Вполне, почти, достаточно… Чего же тогда не хватает? Реки судоходной или моря, нескольких, как сейчас говорят, раскрученных брендов и ощущения, что ты здесь навсегда.

По крайней мере, семь поколений моих предков, как и я, преданны городу и региону. Оба моих деда были патриотами сначала Российской Империи, а затем СССР. Для них понятие «Украина» оставалось воспоминанием юности, когда при помощи войск германского кайзера сюда явилась власть гетмана Скоропадского, а затем большевики попытались провести «украинизацию» нашего русскоязычного города. Они никогда не считали соседний Белгород или Москву чем-то чужим и тем более враждебным. У них были родственники и друзья за нынешней украино-российской границей и не было никогда за старой русско-австрийской (довоенной советско-польской). В 1926 году им в паспорта поставили слово «украинец», а их братья и сестры остались русскими, потому что оказались вне дома.

Когда на заре украинской независимости из Киева и Львова стала завозиться история и традиция, где мне, моим родителям и моему городу отведено унизительное место «зросійщеної гибридної групи», то мне поначалу хотелось уехать в Россию на ПМЖ. Но я задал себе вопрос: а почему, собственно, я должен оставлять Харьков, где подавляющее большинство населения думало так же, как моя семья? И я никуда не уехал.

Я знал, что мой город бывал и бывает разным. Насколько разным? Он лишь время от времени возвращается к себе минувшему. Например, в последние годы…  Если в прошлых созывах областного и городского советов бизнесмены и чиновники вытеснили из депутатского кресла интеллигента и руководителя среднего звена, то нынче собственник и директор юридического лица практически зачистили сессионные залы областного и городского совета от чиновников со стажем. Более того, бизнесмен за время V созыва сам стал идти на государственную службу и командовать служилыми людьми.

Таким образом, городское самоуправление «вернулось в первобытное состояние» и по своему социальному составу мало отличается от того, каким оно было от екатерининской «Грамоты на права и выгоды городам Российской империи» до земской реформы Александра II. В ту пору городской жизнью интересовалось одно купечество. Мещан и цеховых заставляли участвовать в ней из-под палки, дворянство и духовенство самоустранилось от всяких выборов и заседаний, а крестьяне и посадские обыватели были лишены избирательных прав. Купчики-гласные интересовались, почти как сейчас, вопросами недвижимости и размещения торговых мест. Так что в ноябре мы могли поздравить друг друга с новым 1785 годом! Точнее, с любым до 1870 – года замены сословных городских дум всесословными!

В 1989—1994 годах Харьков по своей власти был похож на себя же в начале ХХ века, только без бурного промышленного роста. Бурная общественная жизнь, попытки вернуть культуру и статусное гуманитарное образование… А до этого…

В конце 80-х годов Харьков с полным правом можно было назвать самым большим провинциальным городом Европы. На полтора миллиона жителей — сотни заводов и институтов, большинство из которых режимные, огромное количество студентов и курсантов и практически замершая гуманитарная жизнь. Одно издательство, пять газет, мало отличающихся друг от друга, шесть театров, три из которых бомжевали, такая же бездомная филармония и полное нежелание гастролеров приезжать.

Многокилометровые заборы скрывали особые мирки, большая часть музеев ведомственные и полузакрытые, архитектурные памятники в полуразваленном и непрезентабельном состоянии. А зачем? Ведь туристов мало, а местные своей историей интересовались лишь от случая к случаю. Десятилетиями горожане в массе своей не знали, как звали первого секретаря обкома и председателя горисполкома.

А если еще к этому прибавить общие для всего СССР проблемы — бесправие, «руководящую и направляющую», невыносимую для молодых и талантливых людей остановку «социального лифта» и пустые прилавки… Понятное дело, когда-то все это должно было «прорвать». Должен был появиться человек, способный совершать поступки. Да вот беда, давненько таких не было. Полтора века прошло с тех пор, как генерал-губернатор Кокошкин ломал харьковцев через колено, приучая к проезжим дорогам и гигиене. Шесть-восемь десятилетий отделяло от времен бурной общественной и культурной жизни, апогеем которой стала родившаяся здесь Донецко-Криворожская республика.

А затем… Харьков терял свой культурный «золотой фонд». Дома заселялись новыми жильцами, и постепенно истаивал дух старого Харькова. Харьковцы превращались в харьковчан. А на место балерин-дворянок и антрепренеров-купцов приходили австрийские военнопленные и «кухаркины дети», выброшенные на поверхность революцией и украинизацией.

Иные представители видных харьковских семей, которые не погибли в мясорубке гражданской войны и не эмигрировали, переквалифицировались в учителя. Я помню этих старушек, свободно говоривших по-французски и по-немецки, и их квартиры с кроватями под балдахинами, этажерками и чудом уцелевшими фолиантами в кожаных переплетах. Все эти осколки старого мира канули в Лету где-то к середине 70-х годов прошлого века. Еще раньше исчезли из школ учителя географии и прорабы с офицерской выправкой.

И такой человек пришел. Сейчас многие боятся о нем вспоминать, чтобы припрятать свое предательство или неполное соответствие заданному им темпу жизни. Это Евгений Петрович Кушнарёв.

Двадцать лет назад людям  захотелось знать, читать и смотреть. Город выходил из культурной провинциальной спячки: стали открываться издательства, газеты, галереи и музеи (литературный и Клавдии Шульженко), построен Дворец детского творчества на Салтовке. А уж новых вузов открылось больше, чем за предшествующие «нестоличные» шесть десятилетий. Впервые за много лет заработали национальные школы. Харьков был первым городом на «одной шестой части суши», где 13 октября 1990 года заработало негосударственное телевидение — студия «АТВ», а затем и все остальные телеканалы, которые мы смотрим до сих пор.

Появились музыкальный фестиваль «Харьковские ассамблеи» и конкурс им. Крайнева. Книги харьковских писателей стали читать, а картины харьковских художников покупать во всем мире. Оказалось, что аншлаги могут быть и на местных спектаклях, а не только на гастрольных.

Сам Е. П. Кушнарев так оценил свое место в галерее руководителей города: «Я думаю, что все мое семилетнее пребывание на посту мэра — это борьба за демократические идеалы и за интересы города, независимо от того, на каком уровне их приходилось отстаивать. Я считаю, что мэр, избранный народом, должен идти в бой за интересы своих избирателей». 20 декабря 1996 года Леонид Кучма назначил его главой президентской администрации, а затем он четыре года работал главой облгосадминистрации. Это первый случай в нашей истории, чтобы бывший городской голова стал губернатором нашего же края.

А затем пришла беда. Разумеется, извне. И опять, как в 1920 и 1941 годах появились предатели, навязывавшие городу чуждые правила. Конечно, в отличие от своих предшественников, они не заполняли окрестные овраги телами своих земляков, но демонстрировали полное пренебрежение прошлому и настоящему Харькова. Возглавил сопротивление оранжевой проказе тот же Е. П. Кушнарев. О твердо стоял на позиции непринятия никаких постов и подачек от этой власти. Недаром «гарант» отметил день смерти Евгения Петровича рассуждениями недопустимости федерализма, а момент погребения отпраздновал купанием в Днепре. В 2006 году на выборах победили «свои».

Город снова стал собой. Таким, каким был всегда, только с отреставрированными фасадами. Так что теперь Чехов был бы прав только по сути, а не по форме.

Марк Старолисов