В последние дни координированной обороны Крепости, в надежде на милосердие врага, под белыми флагами из крепости вышла колонна измождённых женщин и детей. Пожалуй, это был один из самых трагических моментов обороны. Мужья и отцы навсегда прощались со своими жёнами и детьми. Для всех уже было очевидно, что каждый оставшийся в Крепости, сознательно выбрал смерть. Женщины брели со слезами на глазах, прижимая к себе детей, стараясь навсегда запомнить уставшие, осунувшиеся лица своих мужчин. Они уходили в неизвестность готовые на смерть и муку, понимая, что уже никогда не увидят своих мужей. Мужчинам же было проще умирать в одиночку, умирать с надежной, что в живых останутся их жёны и дети. Никакой другой надежды у них уже не было.
Ещё вчера вечером они дышали, смеялись, любили, мечтали… ЖИЛИ! И вдруг в одно мгновение их не стало! И теперь вместо них — безжизненные, холодные, грязные, окровавленные, изуродованные тела. По совершено непонятной, немыслимой причине кто-то вдруг забрал их жизни. Русскому сознанию трудно принять подобное. Поэтому оно восстало против этого абсурда чьей-то беспощадной, нелепой воли, порождая не ожидаемый немцами страх, а неукротимую ярость, клокочущую жаждой возмездия, стремлением восстановить справедливость. Только потом, под Москвой и Сталинградом агрессор в полной мере поймёт, чем отличается душа европейца, от русской души, попавшей в ад…
Когда читаешь фразу – Я УМИРАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ, интуитивно ощущаешь, что человек, написавший её, смотрел на жизнь и смерть, иначе, чем все мы сейчас. Он видел что-то очень важное, то, чего, увы, сейчас не видим мы. Его сознание работало совершенно в иной системе ценностных координат, по совершенно иному духовному алгоритму. И читая эту фразу, понимаешь, что человек, написавший её, ощущал жизнь во всей её полноте и глубине! В этом особом состоянии сознания, когда до предела обострена духовная составляющая человеческой сути, каждая мысль и каждое действие имеет своё значение, свой вес, свою особую ценность.
Все, что Россия имеет сегодня, было создано нашим народом и нашим государством в отчаянной борьбе за сохранение собственной самобытности, свободы и суверенности. В борьбе с врагами как с Запада, так и с Востока. Россия сложилась сначала как национальное государство, выросшее в великую Империю потому, что оказалась достаточно гибкой в умении воспринимать положительный опыт соседей. И ничего в этом нет ни зазорного для нее, ни сверхпочетного – ибо это путь всех народов, имеющих здравомыслящих правителей, строящих и развивающих собственное государство. Заимствовать – не значит слепо копировать. Хватит уже…докопировались. Один марксизм, привнесенный к нам именно из Европы, во что стране обошелся! Каждый народ и каждое государство уникальны. И как любое поле прекрасно разнотравьем и россыпью различных цветов, так и Человечество красиво в своем соцветье уникальных народов, пусть и борющихся между собой за «место под солнцем»
Мы собирали по подвалам обоссавшееся от страха мясо и выводили в расположение рохлинских разведчиков. Всего набралось около двух рот. Поначалу Рохлин не хотел их использовать, но когда все остальные группировки отступили - 8 АК остался один в оперативном окружении в центре города. Против всех боевиков! И тогда Рохлин выстроил это "воинство" напротив строя своих бойцов и обратился к ним с речью. Самыми ласковыми выражениями генерала были: "сраные мартышки" и "п…сы". В конце он сказал: "Боевики превосходят нас в численности в пятнадцать раз. И помощи нам ждать неоткуда. И если нам суждено здесь лечь - пусть каждого из нас найдут под кучей вражеских трупов. Давайте покажем, как умеют умирать русские бойцы и русские генералы! Не подведите, сынки...".
Мы осторожно подошли к месту боя и увидели жуткую картину. Перед дорогой, в траве, в кустах, лежали трупы румынских солдат с разрубленными головами, плечами, тела погибших наших бойцов в тельняшках, слышны были стоны раненых, ругань, призывы о помощи… На земле валялись румынские винтовки. У некоторых наших мертвых бойцов в руках были зажаты окровавленные саперные лопатки, ножи и те же румынские винтовки с разбитыми прикладами. Потом нам сказали, что наши спасители были шахтерами из города Сталино. Они ценой своей жизни спасли не только батарею, но и Одессу. Такой подвиг могли совершить только шахтеры, с их характером и силой
Все было тщетно, и Карягин оставался в том же положении, без надежды получить помощь из Шушинской крепости. На третий день, двадцать шестого июня, персияне, желая ускорить развязку, отвели у осажденных воду и поставили над самой рекой четыре фальконетные батареи, которые день и ночь обстреливали русский лагерь. С этого времени положение отряда становится невыносимым, и потери быстро начинают увеличиваться. Сам Карягин, контуженный уже три раза в грудь и в голову, был ранен пулей в бок навылет. Большинство офицеров также выбыло из фронта, а солдат не осталось и ста пятидесяти человек, годных к бою. Если прибавить к этому мучения жажды, нестерпимый зной, тревожные и бессонные ночи, то почти непонятным становится грозное упорство, с которым солдаты не только бесповоротно переносили невероятные лишения, но находили еще в себе достаточно сил, чтобы делать вылазки и бить персиян.