Альтернатива

В студенческие годы я с большим интересом посвятил достаточно много времени изучению марксизма, а также психоаналитической теории и методологии Зигмунда Фрейда. Это помогло мне взглянуть на психологические предпосылки марксизма глазами психоанализа в его изначальной фрейдистской версии. В итоге, много лет назад мною было написано психоаналитическое исследование, посвящённое личности основоположника теории научного коммунизма. Эта работа никогда и нигде не публиковалась, и, в общем-то, была написана скорее для себя, чем для знатоков марксизма и психоанализа. Однако, недавно перебирая свои старые бумаги, я наткнулся на пожелтевшие страницы рукописи под названием «ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ КАРЛА МАРКСА», и решил её опубликовать. Думаю, что найдутся те, кому будет интересно увидеть Маркса глазами Фрейда. Прошу не судить строго, так как данное эссе было написано мною в двадцать с небольшим лет, и являлось лишь «пробой пера» в сфере психологического анализа. Тогда я ещё не предполагал, что впоследствии мне не раз придется писать психологические портреты, но уже не классиков мировой философии, а действующих политиков, и не с отвлечённо-познавательной целью, а с сугубо прикладной.

1

Карл Генрих Маркс появился на свет 5 мая 1818 года в провинциальном прусском городке Трир. К моменту рождения Карла, его родной город имел 12 тысяч жителей и являлся административным центром мозельского округа.

Надо отметить, что основанный римлянами, в VI веке до н.э. он своей роскошью и великолепием не уступал самому Риму, что позволило ему на какое-то время стать императорской резиденцией. Пережив пик своего расцвета, Трир пал под ударами викингов, превратившись на долгое время в небольшое германское поселение. Лишь когда на обломках Римской империи возникли христианские государства, Трир вновь обретает статус города и становится резиденцией архиепископа (являющегося к тому же ещё и курфюрстом). За долгие столетия господствующего христианства, облик города был преображен огромным количеством церквей, часовен, монастырей, коллегий и прочего, вполне оправдывая свой официальный статус.

Конец XVIII века стал вехой значительных изменений в многовековой истории Трира. В 1794 году революционная армия Наполеона вторглась в Германию и аннексировала Рейнландию. Вскоре на её территории были организованы четыре департамента по французскому типу, в том числе и Саарский. В ходе установления своего режима на захваченных территориях, французские власти осуществили полную экспроприацию всех феодальных владетелей, как светских, так и церковных, а также ликвидировали крепостное право, отменили все феодальные повинности и провозгласили равенство всех перед законом (касающееся, правда, только мужчин). Прогресс, продвигаемый в Германии штыками французских солдат, принёс Триру: свободу промыслов (произошла ликвидация цеховой системы), свободу обучения (правда в большей степени лишь юридически) и свободу печати. Вместе с заимствованным у Франции «Кодексом Наполеона», в новообразованных департаментах были введены суд присяжных и публичное судопроизводство.

После того как гений Наполеона померк, в 1815 году, по решению Венского конгресса, Рейнская область отошла к Пруссии. Но получила Пруссия уже не аграрную провинцию, а индустриальную область с развитой промышленной инфраструктурой.

Почти двадцатилетнее пребывание в составе Французской республики не прошло даром для немецких земель. Еще долгие годы Рейнландия была самой экономически развитой территорией всей Центральной Европы.

2

Кроме Карла в семье Генриха Маркса и Генриетты Пресбург было три мальчика и пять девочек. Семья благодаря Генриху никогда не знала нужды, и поэтому дети в ней появлялись на свет почти с пунктуальной последовательностью в течение одиннадцати лет (с 1815 по 1826 гг.). Брак Генриха и Генриетты оказался на редкость счастливым, а посему росли и воспитывались дети в хорошей семейной атмосфере. Надо заметить, что Карл, считавшийся самым талантливым из детей, был любимцем родителей, а после смерти (в 1819 году) их первенца, он стал старшим сыном, а значит и объектом их особого внимания.

Если говорить о его родителях, то, прежде всего, необходимо упомянуть об одной немаловажной особенности, которая в определенной мере объединяла Генриетту и Генриха. Как она, так и он, воспитывались в семьях раввинов. И если у Генриха лишь отец был раввином, то предки Генриетты были раввинами во многих поколениях. Конечно же, влияние на Карла его матери, женщины поглощенной домашним хозяйством и к тому же так толком и не сумевшей овладеть немецким языком (родом она была из Голландии), не шло ни в какое сравнение с влиянием отца, ставшего духовным наставником сына.

Сам Генрих Маркс родился в 1782 году в семье трирского раввина Маркса Леви. И хотя потомство Леви было многочисленным, лишь только двое, Гиршель (так звали до крещения Генриха) и его брат Самуил получили образование. И если Самуил, продолжив дело отца, попал в силезский город Глейвиц в качестве кандидата на пост раввина, то Гиршель, получив юридическое образование, стал адвокатом. Маловероятно, что желание Гиршеля было решающим в выборе его будущей профессии, но вполне вероятно, что он был единственным из детей, кто благодаря своим личным качествам, мог выйти из замкнутой еврейской общины и приобрести труднодосягаемую для еврея того времени профессию.

Когда французская армия вошла в Трир, Гиршелю было 12 лет. С этого момента, его мировоззрение стало формироваться в атмосфере невероятного, для того времени, социально-политического катаклизма. Те изменения, которые происходили в умах рейнских немцев, в значительной степени повлияли и на, ещё податливое, открытое влиянию, сознание еврейского мальчика. То, что на его глазах рухнул, доселе незыблемый мир, а на его месте возник новый, не могло пройти для него бесследно (не удивительно, что впоследствии Генрих так увлёкся Лессингом, Вольтером, Руссо и придерживался либеральных взглядов). Основываясь на вышесказанном, можно предположить, что личные впечатления отца, через его рассказы, вполне могли быть прочувствованны сыном.

О Генрихе Марксе известно очень мало, но уже те крупицы фактического материала, которые можно о нём собрать, дают возможность в общих чертах представить его психологический портрет. Но если сказать лишь только то, что он был умным, мягким, добрым человеком, примерным мужем, любящим отцом, законопослушным гражданином, прекрасным юристом и человеком «прогрессивного мировоззрения», значит, ничего не сказать. В данном, конкретном случае, для анализа, в большей степени важна лишь одна деталь этого портрета – стремление Генриха выйти из той среды, в которой он родился и вырос. Именно это стремление, достигшее своей цели, скорее всего, оказало огромное влияние на Карла и предопределило, в значительной мере, всю его дальнейшую судьбу.

Надо заметить, что Генрих не был одинок в этом стремлении. Конец XVIII и начало XIX века были переломным моментом в исторической судьбе еврейского народа всей Центральной Европы. После того, как монархическая Франция, корчась в кровавых конвульсиях, разродилась революцией 1789 года, и в ноябре 1791 года Людовик XVI утвердил закон Национального собрания отменяющий все постановления направленные против евреев и призывающий их принять гражданскую присягу, процесс разложения еврейских общин пошёл с головокружительной быстротой. Вот что по этому поводу писал своим собратьям некий Бер-Исаак: «И так, наступил день свободы, который разорвал покрывало, покрывавшее нас унижением, нам, наконец, возвратили права, которых нас лишали на протяжении восемнадцати столетий». «…не нарушая верности религии, евреи должны подавить в себе дух сепаратизма и замкнутости и присоединиться к государству, жертвовать ему своей собственностью, а в случае надобности и своею жизнью; таков смысл гражданской присяги; в особенности следует иметь ввиду пробуждение патриотических чувств и воспитание юношества».

В германских же государствах ситуация была несколько иной. Бурные события, происходящие в республиканской Франции, на первых порах совершенно не затронули политику германских государств по отношению к евреям. Но, несмотря на это, процесс их культурной ассимиляции на немецкой почве набирал обороты. То тяжёлое положение, в котором находились германские евреи, заставляло их (в основном образованную верхушку) мало помалу уходить от своих культурных истоков, растворяясь в немецкой культуре. Но со своей стороны, германские правители не очень-то торопились вносить вклад в дело политической эмансипации евреев. Только в начале XIX века начинается долгий этап определённых уступок, и лишь после наполеоновских войн, евреи (в одних немецких государствах раньше, в других позже) обретают гражданские права. Необходимо отметить еще и то, что возможность социальной инфильтрации в германское общество не только разрушила еврейские общины, но и поколебала фундаментальные основы их религии: закрываются талмудические школы, начинаются эксперименты с реформированием культовых церемониалов иудаизма, у поколения молодых евреев появляется пренебрежительное отношение к Талмуду и т.д.

Но, тем не менее, маловероятно, что стремление Генриха Маркса покинуть среду еврейской общины, связано только с желанием получить какие-то блага в социальном плане, хотя, судя по всему, его переход из иудаизма в лютеранство напрямую связано с получением поста советника юстиции. Необходимо учитывать и то, что причастность к своей национальной элите, а значит возможность интеллектуального и духовного развития, а так же то хорошее образование, которое он приобрел, дали ему возможность выйти за узкие рамки, которые ограничивали духовный мир еврейского гетто. А в сочетании с желанием занять более достойное место в обществе, это и привело к началу разрыва, продолжением которого стала судьба его сына Карла.

«Я хочу, - писал Генрих, - что бы ты добился […], чего при менее благоприятных обстоятельствах […] не мог достигнуть я. Желаю тебе стать тем, что могло бы получиться из меня, если бы я появился на свет в столь же благоприятных условиях».

3

Бесспорно то, что именно отец Карла сформировал у него отношение к иудаизму, как духовной основе евреев (которое у Карла со временем стало отношением к религии вообще) и к еврейскому торгашеству, как жизненной основе евреев (которое для Карла, впоследствии, вышло за национальные рамки). Стремление отца вырваться из узких рамок довлеющей над ним национальной общины, нашло своё продолжение в сыне, который направил это стремление на весь существующий мир. Именно здесь надо искать первичный психологический импульс, сконцентрировавший всю энергию Карла на создание теории коммунизма.

По сути Карл попадает в парадоксальную ситуацию. С одной стороны (благодаря воспитанию отца) он немец, а с другой (благодаря вольному или невольному напоминанию окружающих людей) он еврей, тот, чьи предки были самым забитым, никчёмным, гонимым, всеми презираемым народом Европы. Судя по всему, образ Германии персонифицируется для Карла в его отце, а образ еврейского народа, в матери (отсюда и его юношеское заикание, ведь мать так толком и не овладела немецким языком, которое очевидно окончательно исчезло лишь после смерти отца, когда Карл занял его символическое место, отождествив себя с Германией). Страх, неосознанное желание убить, любовь и обожание, направленные на фигуру отца, стали теми чувствами, которые он испытывал и по отношению к Германии. А любовь и презрение (смешанные со стыдом и граничащие с ненавистью), направленные на убогую, но желанную фигуру матери, он испытывал и по отношению к еврейскому народу. А в результате всего этого, отношение Карла к миру приобретает определённую амбивалентность чувств, мыслей, желаний.

Более того, вынутый из одной социально-культурной среды и не ставший полноценным членом другой, оказавшись на границе между ними, он становится маргиналом. Но именно маргинальность впоследствии и позволила ему выработать более широкую картину мира, чем та, которая формируется у члена определенной социальной страты или национальной группы. Именно эта картина мира и легла в фундамент его мировоззрения.

4

Необходимо отметить, что отец для Карла был тем человеком, к которому он на протяжении всей своей жизни испытывал любовь, глубокое уважение и, по всей видимости, трепет. Свидетельством этого может служить то, что когда Карл умер, в его кармане была найдена фотография отца. При этом нет ни малейшего сомнения, что именно отец был тем, кто терпеливо и старательно формировал личность Карла. Наверняка, в значительной степени благодаря ему Карл и стал тем Марксом, о котором впоследствии узнал весь мир.

В письмах отца к сыну, нетрудно заметить громадную веру в гений Карла и уверенность в том, что ему предстоят великие дела. Мысль о том, что Карл проживёт жизнь «для блага всего человечества» может показаться удивительным прозрением отца, но Генрих не был ясновидящим, он просто хорошо знал своё творение, и «благо всего человечества» было, по-видимому, заложено в основу личности Карла. Недаром в своём гимназическом сочинении тот написал: «…главным руководителем, который должен нас направлять при выборе профессии, является благо человечества, наше собственное совершенствование».

Но вместе с этим, зная о мощном уме своего сына и о тех духовных качествах, которыми тот обладает, отец с содроганием ощущал огромную демоническую силу, которая как сокрушительный ураган бушевала в душе Карла, угрожая вырваться наружу. Он благоговел перед нею и страшился её, ибо не знал, сможет ли выдержать та духовная плотина, которую он построил в душе сына, неудержимый натиск страстей, играющих, как соломинкой, его мощным разумом.

Похоже, что это духовное сооружение, возведённое сыном раввина в душе своего любимого отпрыска, выдержало мощный натиск влечений и желаний мальчика, стремящихся вырваться из глубинных недр психики. Обуздав и сублимировав эту энергию, плотина, возведённая в душе Карла, направила её в русло Служения.

В своём гимназическом сочинении Карл пишет о том, что человек может обрести счастье, лишь работая и отдавая все свои силы на благо других, «для блага всего человечества». Но это может звучать и по-другому: принеси себя в жертву, взойди на крест ради убогих, и ты познаешь Бога, ты выполнишь его волю, ты соединишься с ним.

Но кто же для него Бог, если не отец?!

«История признаёт тех людей великими, - писал Карл, - которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принёс счастье наибольшему количеству людей; сама религия учит нас тому, что тот идеал, к которому все стремятся, принёс себя в жертву ради человечества, - а кто осмелится отрицать подобные поучения»?

Но образ Бога-Отца это то, что противостояло его Id, тому вместилищу необузданных влечений, потрясающих его психику. Глубинный эгоизм (который он сам считал ядром человеческой природы) и постоянное стремление к Богу-Отцу, в своём противостоянии приобретают перманентную форму, и то, что ни одна из сторон не в состоянии одержать абсолютную победу, до конца жизни лишает Карла покоя. (Что может быть парадоксальнее демона на службе у Бога?) Каждая строка, написанная юным, а значит способным на искренность Карлом, пронизана той внутренней борьбой, которая ни на миг не затихала в его душе до самой его смерти: неутомимое Id, требующее жертв, и Бог-Отец (Super-Ego), зовущий к самопожертвованию.

«Покров любви является лишь тенью, - пишет он, - ядром же оказывается обнажённое эмпирическое «я», себялюбие, древнейшая форма любви…».

А вот что пишет ему в одном из своих писем отец:

«Первейшая из человеческих добродетелей – это способность и воля к самопожертвованию, к тому, чтобы отодвинуть на задний план своё «я», если этого требует долг, требует любовь. Речь идёт не о блистательном, романтическом или героическом самопожертвовании – плоде минутного героизма или мечтательности. На это способен и величайший эгоист, так как именно в этих случаях «я» проявляется с особым блеском. Нет, речь идёт о ежедневно и ежечасно повторяющихся жертвах, которые идут от чистого сердца…».

И Карл находит выход: его Id получает на откуп близких людей, а на жертвенник Бога-Отца, ложится вся без остатка его жизнь.

Уже по его гимназическому сочинению можно понять, что этот пылкий юноша, перед которым открывается огромный, противоречивый по своей сути мир, готов с головой окунуться в него, отдать ему всего себя, найти ту дорогу, с которой ничто не заставит его сойти, и которая приведёт его к тому, что его целиком поглотит. Он готовит себя Служению.

«У каждого перед глазами есть цель, - писал Карл, - которая, по крайней мере ему самому, кажется великой и которая действительно такова, если её признаёт великой самое глубинное убеждение, проникновеннейший голос сердца, ибо божество никогда не оставляет смертного совершенно без руководителя; оно говорит тихо, но уверенно».

Осознание своего долга, принимает у юного Маркса религиозную форму, и, проходя через Ego, превращает его в мирского монаха. Однако в будущем он будет не только умерщвлять свою плоть (по сути вся его жизнь, несла на себе отпечаток аскезы и сознательно принимаемых страданий), но и наденет на свою рясу меч, чтобы нести своего Бога заблудшим и еретикам. То есть со временем он станет не просто проповедником, в чьих венах течёт кровь раввинов, а живым первоисточником новой Веры, её Символом во плоти, тем, кто начнет новый крестовый поход во имя коммунизма, тем, чьи проповеди его апостолы запишут не только пером и чернилами, но мечом и кровью. Недаром на заре своей юности Карл написал:

Услышав из его уст о жертве «во имя всех», как тут не вспомнить об Иисусе, отдавшем себя на муку и смерть «во имя всех», или Прометее (о котором Карл не случайно упоминает в своей диссертации) ценой собственных мучений, подарившего людям огонь. Счастье других, как залог собственного «величия» и собственные мучения, как залог счастья других, разве это не религия?

5

В 1830 году двенадцатилетний Карл поступает в Трирскую гимназию Фридриха-Вильгельма. Особыми успехами в учёбе он там не отличался, имея по всем предметам средний бал (надо заметить, что у будущего основоположника исторического материализма самая низкая оценка, на выпускных экзаменах, была по истории (!)).

Но по сравнению с другими гимназистами, успехи Карла были значительны.

Дело в том, что большинству его одноклассников было от 19 до 25 лет и многие из них чуть ли не в каждом классе оставались на второй срок. Причём только 13 из 32 одноклассников Карла еле-еле дотянули до «оберприма» (высший класс), и при этом всё равно провалились на выпускном экзамене.

Атмосфера, царившая в гимназии, не была однозначной.

С одной стороны, в который раз подтверждая старые, добрые христианские традиции Трира, половина католиков класса, в котором учился Карл, мечтала посвятить себя богословию, и выпуск 1835 года дал Пруссии 13 католических священников.

Но с другой стороны, в 1833 году в гимназии была обнаружена запрещённая литература, и даже один из учеников был арестован. При этом директор гимназии, Иоганн Гуго Виттенбах (как, впрочем, и многие интеллигенты Трира) придерживался либеральных взглядов и осторожно относился к патриотическим настроениям прусского юнкерства, что, естественно, не могло не отразиться на учебном процессе и воспитании гимназистов.

Именно в этой противоречивой атмосфере Карл впервые столкнулся с деятельностью всёсокрушающей прусской государственной машины.

Его отец, как уже говорилось ранее, по своим политическим убеждениям был либералом и в январе 1834 года присутствовал на торжественных банкетах «Трирского литературного общества», на котором открыто провозглашались либеральные лозунги и исполнялись революционные песни (в том числе «Марсельеза») и даже был поднят трёхцветный французский флаг.

Естественно, что прусская полиция на это незамедлительно отреагировала. Радикально настроенные преподаватели гимназии (присутствовавшие на банкетах) получили строгий выговор, над Виттенбахом нависла угроза отстранения от должности (он попал под надзор полиции), а Генрих Маркс был привлечён к следствию.

Подобные события не могли пройти бесследно для формирующегося мировоззрения Карла. И об этом свидетельствует то, что при окончании гимназии, он категорически отказался нанести прощальный визит преподавателю Лёрсу, который являлся заместителем директора со специальным поручением осуществлять в гимназии политический надзор. Это, как впоследствии писал Карл, вынудило отца пойти «невинную ложь»: сказать Лёрсу, что «мы были там в его отсутствие».

6

Вера, как духовный и психологический феномен, должна пройти испытание на прочность. Попав между Харибдой искушения и Сциллой страдания, она или погибнет, или станет неуязвимой. И если у Прометея был орёл, посылаемый Зевсом, а у Иисуса крест, то у Карла его искушением и мукой стало лицезрение всех прелестей мира. Именно по этому поводу ему в своё время писал отец:

«Говоря откровенно, мой милый Карл, я не люблю этого новомодного словечка, которым прикрываются слабые люди, злобствующие на весь свет за то, что они малейшего труда и усилий с их стороны не владеют роскошно обставленными дворцами, выездами и миллионными состояниями. Эта разочарованность мне отвратительна, и я меньше всего ожидаю её от тебя».

Карл умён и честолюбив. И если первое позволяет ему видеть тупость, самодовольство и ограниченность тех, кто владеет «роскошно обставленными дворцами», то второе вызывает в нём, по меньшей мере, раздражение, которое произрастает из мысли о том, что вся эта никчёмность имеет то, что, в общем-то, недостойна иметь, а он, превосходящий её во всех своих личностных качествах, лишён того, что должно по праву ему принадлежать.

Вылились ли эти мысли и его хронические материальные проблемы в такое чувство как зависть?

На этот вопрос трудно дать однозначный ответ. Скорее всего, даже если она и возникла в закоулках его души, это чувство было преодолено и сублимировано.

Зависть является неосознанным проявлением собственной ущербности. Она приходит в ту душу, где возникает чувство собственной неполноценности. Именно зависть трансформирует неудовлетворённость собой, в злость к тому, кто эту неудовлетворённость вызывает, сравнение с кем порождает острое чувство собственной неполноценности. Зависть, меняя направление потока деструктивных эмоций, выводит его во вне, направляя на раздражитель и, тем самым, спасая от разрушительного перенапряжения психику своего носителя.

Однако вряд ли Карл Маркс был отягощён чувством собственной неполноценности. Что угодно, но только не это. В детстве, благодаря отцу, он ни мгновения не сомневался в своём гении, в зрелые же годы он стал интеллектуальным вождём и учителем всего коммунистического движения Европы. Он был той величиной, с которой считались европейские правители. Всё это Маркс чётко осознавал и получал от этого немалое удовольствие.

В октябре 1835 года Карл поступает на юридический факультет Боннского университета. Выйдя из под отцовской опеки, он погружается в бурную студенческую жизнь. Уже на втором семестре Маркс, став членом Трирского студенческого землячества, избирается его председателем. В этот период своей жизни, он очень много времени уделяет поэзии и даже вступает в местный союз молодых писателей.

Вся эта жизнь, конечно же, оттесняет на второй план учёбу. Участие в пьяных дебошах и дуэлях, на одной из которых он был даже ранен, очень ярко об этом свидетельствуют.

После второго семестра, Генрих Маркс поспешил (уже в середине 1836 года) перевести сына в Берлинский университет, знаменитый строгостью и размеренностью жизни студентов. Перед отъездом в Берлин, во время летних каникул, между Карлом и Женни фон Вестфален состоялась помолвка.

Отец Женни, подруги детских лет Карла, Людвиг фон Вестфален, хорошо знал Генриха Маркса. Более того, они дружили семьями, благо жили в нескольких минутах ходьбы друг от друга.

У Карла в его гимназические годы были тесные дружеские отношения с младшим братом Женни, Эдгаром фон Вестфаленом, а старшая сестра Карла – София, была подругой Женни.

Кроме того Карл очень часто бывал в доме Вестфаленов и был любимцем Людвига. Надо сказать, что фон Вестфален (как и Генрих Маркс) являлся либералом, увлекался поэзией, знал наизусть как по-английски, так и по-немецки большие отрывки из драм Шекспира, любил «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Как ни странно, но именно в его доме Карл впервые услышал об идеях Сен-Симона.

Надо сказать, что хотя помолвка между Карлом и Женни состоялась, о ней знали немногие. Семья Вестфаленов лишь через полгода узнала о ней, и только ещё через пол года дала своё согласие на неё, которое означало, однако, что свадьба состоится лишь после завершения Карлом учёбы. Всё это лишний раз напомнило ему кто он такой, и заставило, судя по всему, сыграть на чувствах Людвига фон Вестфалена.

Дело в том, что мать Людвига – Женни Питароо (в честь которой, очевидно, он назвал дочь) принадлежала к старому шотландскому роду Аргайлей. А отец был всего лишь чиновником при дворе герцога Брауншвейгского. Во время Семилетней войны он встречает в лагере герцога молодую шотландскую аристократку Жени Питтароо и они влюбляются друг в друга. Но так как тогда они ещё не были равны, то помолвка проходит тайно. И лишь после того как герцог Брауншвейгский (руководивший военными операциями на западной границе Германии против маршалов Людовика XV) сделал отца Людвига своим тайным советником и секретарём, а потом бароном и фельдмаршалом, они поженились.

Повторив фокус с тайной помолвкой и зная, какого высокого мнения о его способностях Вестфален (это поразительно, но всякий кто знакомился с Карлом, обретал априорную уверенность в его гениальности (!)), Маркс, по-видимому, был убеждён в его дальнейшем согласии на брак. Состоявшийся впоследствии брак доказал то, что он не ошибался.

Судя по всему, именно тогда Карл начинает строить планы на будущее (очевидно руководствуясь примером деда Женни) и принимает (не без участия отца) решение начать новую жизнь. По приезде в Берлин, ведя уединённый образ жизни, Карл погружается в учёбу, просиживая даже ночи над книгами. Кроме того, что он записался на три лекционных курса (уголовное право, история римского права и антропология), Карл самостоятельно, с присущей ему энергией, изучает бесчисленное множество специальной литературы и источников. Вскоре изучение права отходит на задний план, уступив место философии. Именно тогда он изучает работы Канта, Фихте, Вольтера, Руссо и др.

На лекциях Эдуарда Ганса Маркс впервые знакомится с Гегелем. Правда, тогда он усмотрел в его философии лишь интерпретацию официальной идеологии прусского государства. И только после того, как у него не получилось сформулировать свою философскую концепцию и найти её подтверждение в реальном праве, Карл вновь обратился к Гегелю и его диалектическому методу.

В процессе лихорадочной, изнуряющей работы, он низвергает одних кумиров и возводит на пьедестал истины других, чтобы и они потом рухнули в пропасть неустанного отрицания.

В течение 1837 года в своей творческой одержимости он написал целые тома собственных работ (поэтических, эстетических, философских) лишь для того, чтобы их сжечь. За год им было создано столько, сколько иные авторы не создают и за всю жизнь. После того как столь многое было подвергнуто отрицанию, Карла «охватило настоящее неистовство иронии», ему казалось, что вся проделанная работа была «напрасной» и «бесплодной».

В итоге, напряжённые занятия до зари подорвали здоровье Карла. Врач советует ему провести лето за городом. Весной 1837 года он перебирается в Штралов (Штралау) и всё лето живёт там. Но даже на каникулах он продолжает интенсивно заниматься, штудируя: историю римского права, уголовное право, латинские первоисточники и церковное право, историю философии, философию права и читает огромное количество художественной литературы. Тогда же он знакомится с Гегелем «от начала до конца».

7

Во время своей учёбы в Берлине, Карл близко сходится с членами берлинского кружка младогегельянцев, так называемого «Докторского клуба». Идейным вождём «клуба» был Бруно Бауэр, приват-доцент теологии Боннского университета, один из лучших учеников Гегеля.

Что было общего у Маркса и младогегельянцев? Судя по всему – критическое отношение к религии и теологии. Специфическое, восприятие иудаизма Генрихом Марксом (его склонность всё рассматривать с позиции разума), нашло своё логическое завершение в безбожии его сына Карла. По сути, путь Карла от младогегельянца до идеолога коммунистической доктрины шёл через безбожие и богоотрицание. Ему не нужен был немощный, небесный Бог. Его новая религия нуждалась в Боге живом, сильном, действенном. «Убить» Бога небесного не значило для него «убить» Бога как такового. Недаром он сделал эпиграфом к своей диссертации изречение Эпикура: «Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоединяется к мнению толпы о богах».

Через отрицание религии направленной к небу, он создаёт религию, переносящую центр тяжести с небес на землю. Он глубоко убеждён, он знает, что Бог на земле.

«От идеализма, - писал он, - …я перешёл к тому, чтобы искать идею в самой действительности. Если прежде боги жили над землёй, то теперь они стали центром её».

Вполне вероятно, что неудержимое юношеское стремление освободиться от тяжести христианства, было обусловлено невозможностью служить двум господам.

«…человеку божество указало общую цель – облагородить человечество и самого себя, но оно предоставило ему самому изыскание тех средств, которыми он может достигнуть этой цели; оно предоставило человеку занять в обществе то положение, которое ему наиболее соответствует и которое даст ему наилучшую возможность возвысить себя и общество».

Карл был уверен, что христианский Бог ему это не позволит. Поэтому, чтобы прийти к своему Богу, к своей религии, он должен был, прежде всего, освободиться от Бога христианского.

8

В мае 1838 года, после продолжительной болезни, умирает Генрих Маркс. Надо полагать, что благодаря этому не произошёл окончательный разрыв между отцом и сыном. Нежелание Карла связать свою судьбу с профессией юриста и его увлечённость философией (далёкой от практической деятельности, способной приносить доход) вызывали у Генриха страх и отчаяние. Ощущая демоническую натуру сына, он с ужасом смотрел в его будущее. За год до своей кончины, в марте 1837 года, уже будучи тяжело больным, этот мягкий и добрый человек пишет крайне резкое, несвойственное его характеру, письмо.

«…я порою не в силах прогнать печальные, зловещие, вызывающие страх думы, когда словно молния, вспыхивает в мозгу мысль: соответствует ли твоё сердце твоему уму, твоим дарованиям? – Есть ли в нём место для земных, но более нежных чувств, которые приносят чувствительному человеку такое утешение в этой юдоли скорби? А так как в этом сердце явно царит демон, ниспосылаемый не всем людям, то какого он происхождения: небесного или же он подобен демону Фауста? Будешь ли ты, - это сомнение сильно терзает моё сердце, - восприимчив к подлинно человеческому семейному счастью? А с некоторых пор, - с того времени, как я полюбил известную тебе особу словно родное дитя, - меня не меньше мучают сомнения, в состоянии ли ты дать счастье своим близким. […] Только если твоё сердце останется чистым, если каждое биение его будет подлинно человеческим и никакой демонический гений не будет в силах изгнать из твоего сердца самые высокие чувства – только тогда я обрету то счастье, мечтою о котором я живу уже многие годы».

Но отец уже не обладал той силой, которая могла бы подчинить сына его воле.

Карл прекрасно понимал, что практическая деятельность юриста, была бы лишь повторением того, чем занимались его предки, она стала бы неприглядным фантомом европейской судьбы его народа. Но это было скорее следствие, чем причина его категорического отказа от карьеры юриста.

Опираясь на теорию Эдипова комплекса можно прийти к заключению, что фигура отца для Карла становится причиной его страстного богоискания и богоотрицания, так же как и его неудержимого стремления разрушить Германию (Европу), как образ отца и обрести новую, обновлённую, поставив себя на место отца, сделав своё жизнепонимание эталоном нового мира.

Фигура же матери, для Карла, стала причиной его неосознанной любви и ярко выраженного презрения (граничащего с ненавистью) к еврейскому народу.

Но стремление овладеть матерью, т.е. соединиться со своим народом, сливается в его душе со стремлением разрушить Германию (Европу) и установить новый (позволяющий принять свой народ) порядок. Так как эти стремления бессознательны, то Карл создаёт мотивационную рационализацию: он проецирует еврейские пороки на европейскую культуру в целом.

Если Эдипов комплекс по отношению к родителям, Карл, как все дети, преодолел в раннем детстве (вобрав в себя образ отца, и трансформировав его в Super-Ego), то проекцию Эдипова комплекса, где вместо отца выступает Германия, а вместо матери, еврейский народ, он преодолеть не смог. Может быть, если бы Генрих Маркс добился бы своего, и Карл стал юристом, а затем и государственным чиновником, внутренний конфликт в душе будущего творца коммунистической доктрины был бы разрешён. Он просто вобрал бы в себя кроме образа отца ещё и образ Германии, став законопослушным гражданином, для которого интересы Германии были бы превыше всего. Но этого не произошло. А значит единственным выходом из данной ситуации, было уничтожение Германии (символизирующей собой всю капиталистическую Европу). Так как отец был единственной преградой, сдерживающей агрессию влечений Карла, то смерть (в мае 1838 года) Генриха Маркса, открыла шлюзы Id его сына и энергия Карла, через Ego, устремилась во внешний мир.

9

В 1839 году Карл, освобождённый от военной службы из-за слабых лёгких (а также, по-видимому, из-за какой-то болезни глаз), начал работать над диссертацией. Для неё Маркс избирает тему «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура». (Отец был уже мёртв. Теперь должен был умереть Бог).

Весной 1841 года работа над диссертацией была завершена. Судя по всему, защитить докторский диплом в Берлине у него не было никаких шансов, поэтому Маркс отправляет диссертацию в Йенский университет, а 15 апреля 1841 года ему, без дальнейших экзаменов, была присуждена степень доктора философии. Считая, что теперь никаких препятствий для свадьбы нет, он отправляется в родной город. Но, приехав в Трир, Карл сталкивается с новой проблемой.

После смерти Генриха Маркса, материальное положение его многочисленной семьи пошатнулось. Но, тем не мене, в надежде на то, что Карл, получив профессию, станет надёжной опорой семьи, Генриетта Маркс продолжает слать сыну деньги. Получив же диплом доктора философии, а не юридических наук, Карл, в свою очередь, даёт понять, что её надежды были напрасными. Практическая, деловая деятельность его нисколько не привлекала, себя он видел лишь как деятеля науки, человека, занимающегося сугубо теорией.

Понимая, что все её усилия наставить сына на путь истинный – тщетны, Генриетта Маркс препятствует выдаче Карлу его доли наследства, что делает невозможной свадьбу, которую снова приходится отложить.

Уже с конца 1839 года Бауэр настойчиво приглашает Маркса в Боннский университет и в начале июля 1841 года, покинув Трир, Карл приезжает в Бонн. Но к этому времени ситуация там стала несколько иной. Воспользовавшись тем, что новый министр культуры Эйххорн стал преследовать гегельянцев, богословский факультет Боннского университета начал травлю Бауэра. Изрядную долю масла в этот разгорающийся огонь конфликта подлила его «Критика евангельской истории синоптиков», появившаяся как раз в середине 1841 года. Осенью, воспользовавшись ничтожным поводом, король запретил Бауэру читать лекции в Бонне. В начале марта 1842 года он вообще был отстранён от должности доцента.

Изгнание Бауэра из Боннского университета сделало это заведение недоступным и для его друга Маркса. Таким образом, дорога к академической карьере закрылась перед Карлом в тот самый момент, когда он получил формальные права, чтобы вступить на неё. Диплом доктора философии оказался бесполезной бумажкой. Это событие стало переломным в судьбе Карла Маркса.

Если Генрих Маркс разрешил свой конфликт (как внешний, так и внутренний) с той средой в которой он был рождён (а точнее с её атмосферой, законами, нормами, ценностями и т.п.), покинув её, порвав с ней, то Карл Маркс этого сделать не мог, так как противопоставил он себя, в дальнейшем, не своей национальной общине и даже не такому отдельному государству как Пруссия, а всему западному миропорядку. И если большинство не принявшее, отвергшее действительность шло к Богу, то Карл, увидев в небесах лишь отражение земной юдоли, этот путь отверг. К тому же, свою роль сыграла и практическая, рациональная основа его души – менталитет присущий его нации, сыном которой он был, несмотря на всю свою немецкую сущность.

Для него оставался один путь, путь к Эдему, где правил его Бог. Но этот путь не мог быть бегством от земной реальности, этот путь мог быть лишь разрушением этой реальности и воцарением его Эдема. Свою судьбу, свои беды он отождествляет с судьбой и бедами всего западного мира. А следовательно, в его глазах, его борьба не будет борьбой эгоиста-одиночки, это борьба того, кто отдал себя целиком людям, того, кто в своей борьбе не одинок. И, несмотря на весь деструктивный характер энергии Карла, направлена она была на созидание, на созидание через разрушение. По сути, потому что он был лишён возможности реализовать себя в той реальности, которая его окружала, реализовать себя в труде, но в труде творческом, в котором «…мы не являемся рабскими орудиями, а самостоятельно творим в своём кругу…», вся мощь его творческого потенциала обрушилась на эту реальность. Недаром он в своё время написал:

По сути, свободный труд (который он ставил превыше всего) принадлежит лишь Богу (свободному от необходимости), так же как когда-то богам принадлежал огонь. Прометей отдал огонь людям, в чём-то приблизив их к богам, так разве человек, подаривший людям свободный труд, не приблизит их к Богу, а сам он не станет подобен Прометею?

10

В мае 1843 года Карл, после четырёхмесячного пребывания на посту редактора оппозиционной газеты «Rheinische Zeitung», приезжает в маленький рейнский городок Крейнцнах, где в это время находилась со своей матерью его невеста Женни фон Вестфален. Несмотря на то, что отцовского наследства он так и не получил, 19 июня 1843 года они поженились. Судя по всему, те несколько месяцев, до отъезда во Францию, которые молодожёны провели вместе, были самыми светлыми в их жизни.

Надо отметить, что граница между Пруссией и Францией в 1843 году стала для Карла Маркса тем Рубиконом, после которого обратной дороги к прошлой жизни не было. Мечта о недоступной для него академической карьере уступила место реалиям повседневной жизни. Политическая деятельность становится основным способом самоутверждения Маркса, более того, его образом жизни. Борьба с прусскими властями на страницах «Рейнской газеты» позволила ему ощутить собственную силу, а также увидеть признание этой силы, как друзьями, так и врагами. Недаром он написал, что: «борьба против какого-либо явления (т.е. в данном случае против него) есть первая форма его признания, его действительности и его силы».

Все мосты были сожжены Карлом в тот момент, когда он категорически отказался от предложения (переданного через друга покойного отца (это похоже на последнюю попытку отца уже с того света обуздать сына) тайного советника Эсера) поступить на прусскую государственную службу и поспешно (вместе с Женни) отправился в Париж.

Обратной дороги уже не было, а впереди его ждала полная лишений и невзгод жизнь: страдания и смерть собственных детей, постоянная нищета и скитания, болезни, самоотречение близких людей (отдавших ему целиком свои жизни), безысходность и отчаяние, а затем смерть на чужбине.

Всё это (а впоследствии и гибель миллионов людей) стало платой за Цель, к которой шёл всю свою жизнь этот человек.

Андрей Ваджра,

специально для alternatio.org