Альтернатива

Данная статья представляет собой ответ на материал Пола Гобла «Бывший посол играет на нервах Второй Мировой»

Я мог бы просто привести слова философа-рационалиста 17 века Баруха Спинозы (Baruch Spinoza) — «Незнание — не довод». Но это вряд ли удовлетворит тех, кому приходится читать комментарии г-на Гобла (Goble). Поэтому я буду ссылаться на голые факты, без которых трудно понять причины второй мировой войны, анализировать ее ход и последствия.

Речь идет не об амбициях, а о фактах, в которых и коренится историческая правда, без которых невозможно отделить злаки от плевел — конечно, при условии, что факты принимаются во внимание во всей их совокупности, не подвергаясь политической, идеологической или иной цензуре.

Была ли у Советского Союза в 1939 году альтернатива заключению пакта о ненападении с Германией? Разумеется. При условии, что западные демократы оставили бы Москве выбор. Даже после мюнхенского (1938 года) сговора англичан и французов с Гитлером сохранялась возможность остановить нацистскую экспансию. Почему же этот шанс остался невостребованным?

Обратимся к западным источникам. 16 мая 1939 года британский кабинет министров рассматривал меморандум начальников штабов Англии. В нем в частности говорилось: договоренность о взаимной помощи с Францией и СССР ’будет представлять собой солидный фронт внушительной силы против агрессии’. Отсутствие же такой договоренности означало бы ’дипломатическое поражение, влекущие серьезные военные последствия’. Если бы, отвергая союз с Россией, Англия толкнула ее на договоренность с Германией, ’то мы совершили бы огромную ошибку жизненной важности’.

Но министр иностранных дел Великобритании Галифакс (Lord Halifax) определил свой взгляд так: политические аргументы против договоренности с СССР перевешивают военные соображения в пользу такой договоренности. Позиция премьера Чемберлена (Chamberlain) была еще категоричней: он ’скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами’.

На этом и последующих заседаниях кабинет затвердил установку: сохранять видимость контактов с Москвой, дабы ’предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией’. Если бы логика развития понудила Великобританию принять на себя некие обязательства, то имелось в виду заранее настроиться на то, что Лондон их выполнять не станет. ’Нам важно обеспечить свободу рук, — отметил канцлер казначейства Джон Саймон (John Simon), — чтобы можно было заявить России, что мы не обязаны вступать в войну, так как мы не согласны с ее интерпретацией фактов’.

Соответствующие инструкции получил адмирал Драке (Reginald Drax), руководитель британской делегации на военных переговорах в Москве в августе 1939 года: ’Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нас при тех или иных обстоятельствах’.

Ясность внесут два примечания. Советское руководство было в курсе дискуссий в британских коридорах власти, а также попыток Чемберлена найти модус вивенди с Гитлером. Как Лондон, так и Москва знали, что еще в апреле 1939 года Гитлер издал директиву — война против Польши должна начаться не позднее 1 сентября.

Как следовало реагировать советскому руководству на интриги Альбиона? У англичан и французов уже имелись, между тем, соглашения о ненападении с Германией. Мог ли СССР в создавшихся условиях отвергать пакт о ненападении, предложенный Берлином?

Предоставим слово послу Франции в Москве Наджиару (телеграмма министру Бонне от 5 августа 1939). Он возлагал ответственность за срыв англо-франко-советских военных переговоров и за сближение СССР с Германией на западные державы и Польшу.

Нападение Германии на Советский Союз коренным образом изменяло картину Второй мировой войны. В канун этого трагического для нашей страны события как Лондон, так и Вашингтон прикидывали свою возможную реакцию. Англичане рассчитывали выиграть, без отвлечения британских ресурсов на помощь русским, примерно восемь недель для подготовки к отражению высадки немцев на Британские острова.

Госдепартамент США (директива Хэлла от 14 июня 1941) брал за основу следующие положения: ’не предпринимать никаких попыток сближения с советским правительством’ и ’сдержанно относиться к любым шагам, которые может предпринять советское правительство нам (США) на встречу’.

Под влиянием критических замечаний англичан директива подверглась переработке и 21 июня 1941 года была утверждена в следующем виде: ’Мы не должны давать обещаний и избегать брать на себя какие-либо обязательства в части нашей будущей политики в отношении Советского Союза или России. Прежде всего мы не должны идти ни на какие договоренности, которые позднее могли бы вызвать впечатление, что мы действовали не лучшим образом, если в случае поражения советское правительство было бы вынуждено покинуть страну, а мы не признали бы советского правительства в изгнании или отказались признавать советского посла в Вашингтоне представителем России’.

Конечно, это не столь цинично, как заявление Гарри Трумэна (Harry Truman), воспроизведенное ’Нью-Йорк Таймс’ в июне 1941 года, — ’если немцы будут брать верх, помогать русским. Если, напротив, одолевать станут русские, помогать немцам, и пусть они убивают друг друга как можно больше’. Сенатор Трумэн был не одинок. Бывший президент США Гувер (Hoover) 29 июня 1941 года подчеркивал ’нецелесообразность спешки со вступлением в войну’. По его словам, ’выгоднее подождать ее окончания, когда другие нации будут достаточно истощены, чтобы уступить военной, экономической и моральной мощи США’.

Президент Рузвельт тоже поначалу выжидал. Госдеп, военные, разведка внушали президенту, что Советский Союз продержится максимум четыре — двенадцать недель, и нужно быстрым темпом укреплять американские военные позиции, ’прежде, чем Германия высвободит ноги из русской трясины’. На пресс-конференции 24 июня Рузвельт ограничился обещанием оказать СССР ’всю возможную помощь’. Похоже, он полагал на первых порах достаточным заявление Черчилля от 22 июня 1941 года, в котором премьер выразил намерение ’оказать России и русскому народу всю помощь, какую только сможем’, ибо ’опасность, угрожающая России, — это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам’.

Но поначалу дальше демонстрации политического и психологического эффекта ’пожатия рук’ дело не пошло. Заключение 12 июля 1941 года соглашения между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии перелома к лучшему не внесло.

Приведу пример. В британскую столицу прибыла советская военная миссия во главе с генералом Филиппом Голиковым, имевшим полномочия координировать усилия двух держав в войне с общим противником. Форин офис дал начальникам штабов рекомендацию показывать ’внешне сердечное обхождение с русскими… Для создания атмосферы дружелюбия нам следует, не жалея себя, развлекать членов миссии’… И от обменов мнениями по сути проблем уклоняться.

Выжидательная линия западных демократий подвергалась серьезной критике в США и Великобритании. Достаточно сослаться на оценки Ллойд-Джорджа (Lloyd-George), Бивербрука (Beaverbrook), Криппса (Cripps), американских военных. Генералы еще в 1941 году убеждали Рузвельта в необходимости не медля открыть второй фронт. Не столько для оказания помощи СССР, сколько для нанесения поражения Германии, используя то обстоятельство, что Гитлер бросил все силы на Восток и сделал уязвимым Атлантическое побережье от Нордкапа до Пиренеев. Впрочем, на тот момент подобные соображения носили сугубо теоретический характер. Соединенные Штаты еще не были воюющей страной.

Ни один ответственный исследователь не станет выискивать в позициях Рузвельта и Черчилля намерение усугубить и без того крайне тяжелое положение Советского Союза в 1941 году. Высшее руководство США и Великобритании просто не верило в жизнеспособность СССР, и потому не считало полезным для себя по крупному инвестировать в партнера по борьбе с нацистской агрессией.

В начале сентября, как и затем ближе к зиме 1941 года, Черчилль не исключал возможности сепаратного мира с Германией. Он аргументировал это так: ’мы сделали публичное заявление о том, что не будем вести переговоры с Гитлером или нацистским режимом, но… мы пошли бы слишком далеко, если бы заявили, что не будем вести переговоры с Германией, взятой под контроль ее армией. Невозможно предсказать, какое по форме правительство может оказаться в Германии тогда, когда ее сопротивление будет ослаблено, и она захочет вести переговоры’.

США и Великобритания, повторю, выжидали вплоть до перехода Красной Армии в контрнаступление под Москвой. В октябре 1941 года они не исключали, что СССР будет вынужден вести войну на два фронта. Рузвельт писал Черчиллю 15 октября 1941 года: ’Я думаю, что они (японцы) направляются на север, ввиду этого Вам и мне обеспечена двухмесячная передышка на Дальнем Востоке’.

16 октября адмирал Старк (Stark) ориентировал командующего Тихоокеанским флотом Киммелла (Kimmel), что ’наиболее вероятна война между Японией и Россией’.

Жизнь преподнесла урок США и Великобритании. Хотя, заметим, превращение в воюющую страну не сразу отразилось на политических и военных решениях Белого дома. Видный американский историк Морис Мэтлофф (Maurice Matloff) констатировал: ’вплоть до осени 1943 года не было предпринято буквально ничего, чтобы непосредственно координировать западную стратегию и планы с планами Советского Союза’.

Поражение немцев под Москвой зимой 1941/42 года означало крах доктрины, с которой Гитлер начал поход за установление мирового господства. С этой поры, как признавал нацистский предводитель, окончание войны на сколько-нибудь приемлемых для Германии условиях могло быть достигнуто лишь политическими, а не военными средствами. Если бы западные союзники активно поддержали ратные усилия СССР, открыли второй фронт в Западной Европе весной, летом или осенью 1942 года, то Берлин мог бы капитулировать еще до конца 1942 года.

Располагали ли США и Великобритания необходимыми ресурсами для высадки на континент? Ответ дает генерал Эйзенхауэр (Eisenhower).

В документе, получившем название ’Меморандум Эйзенхауэра от 25 марта’, подчеркивалось: ’Главной целью нашего первого большого наступления должна быть Германия, которую нужно атаковать на Западе’. Генерал доказывал, что для этого есть все необходимые предпосылки. Эйзенхауэру удалось убедить президента Рузвельта в обоснованности предложенных им вариантов и в необходимости склонить Лондон к взаимодействию.

В переговорах с Молотовым в Вашингтоне президент Рузвельт согласился, что создание второго фронта в Европе в 1942 году является неотложной задачей. Это было зафиксировано в совместном коммюнике.

Но президент явно недооценил бульдожьей хватки британского премьера. Рузвельт не был готов сделать Советский Союз приоритетным партнером и уступил настоянию Черчилля подменить высадку в Нормандии десантом в Северной Африке. Белый дом проигнорировал протесты своих военных. Эйзенхауэр назвал день, когда Рузвельт переориентировался с Европы на Африку, ’самым мрачным днем в истории’.

Есть разные версии по поводу мотивов, побудивших американского лидера ассоциироваться с Черчиллем. В сентябре 1942 года у нас самих не было уверенности, что СССР переборет удары Вермахта. И можно понять пессимизм, царивший тогда в столицах Великобритании и США. Сталинградская битва стала пробным камнем не только для Японии и Турции, изготовившихся напасть на Советский Союз в случае успеха немцев, но и для наших западных союзников.

Обратимся к докладу Маршалла (Marshall) ’Победа в войне в Европе и на Тихом океане’ (1945 г.). ’В то время (1942 год), — отмечал главный военный советник Рузвельта, — Германия и Япония оказались настолько близки к завоеванию мирового господства, что мы до сих пор еще по настоящему не осознали, сколь тонкой была нить, на которой висела судьба Объединенных Наций. Ради справедливости следует сказать, что наша роль в предотвращении катастрофы в те дни не делает нам чести’.

Госсекретарь Хэлл (Hull) в чем-то дополнял Маршалла. В своих мемуарах он оставил в назидание потомкам следующую запись: ’Мы всегда должны помнить, что своей героической борьбой против Германии русские, очевидно, спасли союзников от сепаратного мира. Такой мир унизил бы союзников и открыл двери для следующей Тридцатилетней войны’. Это признание датировано 1948 годом.

Ни раньше, ни позже не раскрывалось, какой сепаратный мир имелся в виду, как разделывали шкуру ’русского медведя’. Слова Черчилля, относящиеся к октябрю 1942 года, то есть еще до нашего контрнаступления под Сталинградом, дают пищу для размышления. Он требовал ’остановить варваров как можно дальше на Востоке’.

Да, союзники упустили возможность закончить войну разгромом Германии в 1942 году. Но, может быть, Сталинград их образумил? В совместном послании от 26 января 1943 года Рузвельт и Черчилль заверяли Сталина, что они готовятся предпринять в ближайшие девять месяцев такие операции, которые ’вместе с мощным (советским) наступлением могут наверняка заставить Германию встать на колени в 1943 году’. Далее подчеркивалось, что ’правильная стратегия для нас состоит в том, чтобы сосредоточить свои силы на задаче поражения Германии с целью одержания скорой и решающей победы на европейском театре’.

Сталин запросил у партнеров сведения о ’конкретно намеченных операциях в этой области (открытие второго фронта в Европе)’ и о ’намечаемых сроках их осуществления’. Разъяснения поступили через 10 дней. Сроки форсирования Ла-Манша увязывались с ’состоянием оборонительных возможностей’ немцев, с ходом операции в Северной Африке, успехом высадки в Сицилии и восточной части Средиземноморья. Об отвлечении германских сил с русского фронта речи уже не велось, а 1943 год не назывался годом поражения Германии.

В марте союзники добавили еще одно условие — противник должен был быть ’достаточно ослаблен’. И, наконец, в июне Москву известили, что западные державы будут оказывать СССР в 1943 году ’авиационную поддержку’, а открытие второго фронта откладывают на весну 1944 года или ’позже’. ’Когда в каком-либо месте станут очевидными признаки слабости держав ’оси’, — писал Рузвельт, — действительное наступление или угроза такого наступления будут легко и быстро превращены в ’успешные операции’.

Понятно, что задача по ’ослаблению’ противника до нужных Лондону и Вашингтону кондиций возлагалась целиком и полностью на Советский Союз.

А что реально происходило в это время? С 1942 года контакты спецслужб Великобритании и Соединенных Штатов с влиятельными кругами внутри Германии приняли систематический и глубокий характер. Можно указать на встречи начальника британской разведки Мензиса с руководителем немецкой военной разведки Канарисом (Canaris) на территории Франции. По некоторым данным, с Канарисом встречался и руководитель Управления стратегических служб США Донован (Donovan). Сначала в Испании, затем в Турции. Конечно, они говорили не о погоде. Лейтмотив тайных контактов — как упредить выход СССР за пределы своих довоенных границ. Готовилась почва для кооперации между западными державами и нацистскими генералами, метившими в преемники Гитлера.

Летом 1943 года Управление стратегически служб США изучало возможность и целесообразность ’поворота против него (Советского Союза) всей мощи еще сильной Германии’ (меморандум Донована от 20 августа 1943 года). Тогда же встретились начальники штабов США и Великобритании, чтобы обсудить среди прочего тему: ’не помогут ли немцы’ вступлению англо-американских войск на территорию Германии, ’чтобы дать отпор русским’. Так гласит параграф 9 протокола ’Военные соображения в отношениях с Россией’, что велся по ходу заседания генштабистов. Документ хранится в национальном архиве США.

Вспомним август 1943 года. Курская битва еще не закончилась. А наши союзники примеряли, не пробил ли час развалить антигитлеровскую коалицию, открыть вместо второго фронта против нацистской Германии совместный англо-американо-германский фронт против Советского Союза. На Квебекской конференции Рузвельта и Черчилля (14-24 августа 1943 года) было принято решение о высадке союзных войск в Нормандии (операция ’Оверлорд’) и о параллельной подготовке другой операции под кодовым названием ’Рэнкин’.

Суть последней сводилась к следующему: сотрудничавшие с американцами и англичанами круги совершат государственный переворот в Германии, распустят Западный фронт и помогут войскам западных держав оккупировать Германию, а также все территории, находившиеся под контролем немецко-фашистских войск на западе, севере, востоке и юге Европы. План не сбылся. Но это особая тема.

Вернемся к вопросу: могла ли война завершиться в Европе в 1943 году? Констатирую: могла. И если этого не случилось, то причина тому в стремлении США и особенно Великобритании переиграть СССР не в борьбе с нацистской Германией, а при выстраивании послевоенного миропорядка. Издержки мало волновали Лондон и Вашингтон.

Сколько погибло людей на фронте, в концлагерях и в тылу в 1944-1945 годах, с трудом поддается подсчету. Освенцим заработал на полную человеконенавистническую мощность с конца 1943 — начала 1944 года. Массовые казни в Заксенхаузене, Бухенвальде, Майданеке, Дахау и в других ’лагерях смерти’ приходятся на это же время. Под бомбами в самой Германии в 1944-1945 годах погибло до полумиллиона человек. Общие безвозвратные потери советских вооруженных сил в 1943-1945 году составили более 4 миллионов, из них около 2,5 миллионов падают на последние два года войны. Минимум полтора миллиона советских граждан стали жертвами оккупантов с их ’политикой выжженной земли’. Итого, затягивание войны обошлось народам Европы, да и не только Европы в 8 — 10 миллионов жизней.

И последнее. Не успели высохнуть чернила подписей, которыми были скреплены Ялтинские соглашения, как за спиной Рузвельта в США и под водительством Черчилля на Альбионе грянула атака на антигитлеровскую коалицию. Британский премьер отдал приказ складировать трофейное немецкое оружие для его возможного использования в войне против СССР. Рузвельт предупреждает своих оппонентов — ’от добросовестного выполнения Тегеранских и Ялтинских соглашений зависит судьба Соединенных Штатов и судьба всего мира на будущие поколения’

’Здесь, — читаем мы в его последнем послании Конгрессу США, — у американцев не может быть средних решений. Мы должны взять на себя ответственность за международное сотрудничество или мы будем нести ответственность за новый мировой конфликт’.

А что Черчилль? Внял он этому предостережению? Увы, к сожалению, нет. В апреле, по некоторым данным, в конце марта, он поручил начальникам штабов готовить операцию ’Немыслимое’, войну против Советского Союза. Уже в новой коалиции — в составе американских, британских, канадских войск, польского экспедиционного корпуса и 10 — 12 дивизий вермахта, которые были интернированы англичанами и держались нерасформированными в земле Шлезвиг-Гольштейн и в Южной Дании. Она должна была начаться 1 июля 1945 года. Документы на сей счет были рассекречены англичанами в конце прошлого века. До этого наличие подобных планов опровергалось, как ’советская пропаганда на потребу ’холодной войне’.

Финальный аккорд, своего рода венец государственной карьеры Черчилля не сложился. План ’Немыслимое’ делал невозможным актуальный интерес военных руководителей США ко вступлению Советского Союза в войну против Японии, чтобы заставить Токио капитулировать ’малой американской кровью’. И только потому он не был реализован.

Удивительно, что все это неведомо господину Гоблу. Но что было, то было. И, как учили античные греки, даже богам не дано сделать бывшее небывшим.

Валентин Фалин

ИноСМИ